Дина Рубина: «Я писатель исключительно российский»

Дина Ильинична, когда Вы писали «Наполеонов обоз», уехали жить в Тульскую область. Вам нравится работать в уединении, чтобы не отвлекаться на быт и родных, полностью сосредотачиваясь на романе? Это должно быть какое-то новое особое место каждый раз или просто совпало именно с этой трилогией?

— Тут дело не в том, что нравится или не нравится. Просто для этого колоссального труда объемом в полторы тысячи страниц необходимо было законопатиться подальше. А мы с мужем очень любим те места: Таруса, Поленово, Дворяниново... Имение философа Болотова. Совсем рядышком с Окой. Тишина... Ничто не мешает думать. Отлично поработала, закончила книгу. С другой книгой тоже поеду в Дворяниново. Тут одно название чего стоит. Моя подруга писательница Марина Москвина приехала в гости, говорит: «Умеешь ты устраиваться, Диночка: у других писателей адреса: деревня Гадюкино, Жопинцы, Нытикино...А у тебя, блин, Дворяниново!»

Надежда, главная героиня «Наполеонова обоза» в 90-е прошлого века занималась издательским бизнесом, резонно объясняя это тем, что чтение у русского народа вроде национального промысла даже в голодные времена. Это и ваша точка зрения, или только вашего персонажа?

— Это основная вера всей моей биографии, всей жизни. Писатель с моими тиражами просто обязан бесконечно признаваться в любви к своему читателю. Хотя, знаете, что поразительно. Недавно, обедая с главами крупного российского издательства, я услышала некие цифры, которые привели меня в оторопь. Оказывается, книжный сегмент российского рынка равен, например, рынку польскому. Так-то вот. Но тут надо учитывать страшный урон последних десятилетий, который нанесли гаджеты нашему молодняку.

Вы рассказывали, что в вашей семье много вполне литературных, на ваш взгляд, легенд. Какие еще ждут своего часа, а какие уже воплотились в книгах?

— Я сейчас пишу книгу эссе о том, что такое писатель, его личность, его верования, его фобии, радости и горести его профессии. Называться будет «Одинокий пишущий человек». Потом примусь за сборник рассказов, и вы угадали — на сей раз напишу про деда, папиного отца, который в возрасте 14 лет бежал из дома своего деспотичного отца, варшавского извозчика. Дед прекрасно играл на скрипке, был лучшим часовщиком в городе и чемпионом по шахматам Харькова до войны...

Когда-то вы окончили музыкальную школу при консерватории, «элитную каторгу», как вы назвали ее однажды, — сейчас играете? Ваши внуки занимаются музыкой?

— Я не играю, слишком много лет не подходила к инструменту, а музыка этого не прощает, она строгая госпожа. А внуки учатся, голодранцы, еще бы: бабка башляет, отчего не поучиться. Не думаю, что кто-то из них станет пианистом, но уже и то прекрасно, если при словах «си-минор» они не решат, что это название какой-нибудь китайской приправы.

Вы писатель и российский, и израильский. Премии, признание, издания — и там, и там. Но язык только русский. Почему вы не пишите на иврите?

— Нет, я писатель исключительно российский. Так жизнь сложилась: все мои книги издаются здесь. Хотя читатель, как оно и понятно, у меня по всему миру живет. На иврите говорю, шучу, торгуюсь в лавке антиквара, спорю с зятем. Но писать?! Помилуйте! Вспомните Принца Гамлета: «Но играть на мне нель-зя-а-а-а!». В Израиле я живу тридцать лет, но касаемо культуры, языка и способа излагать свои мысли, являюсь человеком тотально одной — а именно русской — культуры.

Недавно окончена и вышла трилогия «Наполеонов обоз», было много встреч и интервью. По окончании одного романа вы сразу беретесь за следующий или необходима передышка, небольшой творческий отдых? Как вы обычно отдыхаете?

— Я, конечно, не конвейер, не могу выдавать на-гора романы, клепать их, как самовары. Роман долго зреет. Этот зверь водится на болотах бессознательного, сидит в глубине, на поверхность показывается по ночам. Пока еще нащупаешь тему, обкатаешь ее в мыслях... Долгая дорога... Отдыхаю обычно на «мелочах»: затеваю сборник рассказов, придумываю как их составить, потом пишу. Надо просто притихнуть на время, закуклиться, больше молчать, дать сознанию строить такие, знаете, соты, соты...потом в них заводится мед воображения. А пока стараюсь что-то делать необременительное: эссе, рассказы... Нормальная писательская рутина. Работа не такая утомительная, хотя и кропотливая тоже. Я люблю малую форму.

Литературный текст — сложный организм. Он рождается не только из собственного жизненного опыта, но и из каких-то неожиданных встреч, возникают какие-то судьбинные знаки, приходят неожиданные мысли при виде какого-то человека или какой-то сценки. Это крошечные хромосомы будущей книги, которые попадают в подсознание писателя, и всплывают, когда в них возникает потребность. Бывает, рождается словосочетание, и ты понимаешь, что это название будущей повести. К примеру, в венецианской гостинице после целого дня блужданий по городу читаю путеводитель на русском языке, безграмотно переведённый студентом-славистом местного университета. Сразу замечаю, что «ежегодное венецианское наводнение» переведено как «высокая вода венецианцев». Говорю мужу: «Ты посмотри, как перевели — высокая вода венецианцев!» И тут же понимаю, что это название повести, остаётся её только придумать — начинается уже другая работа. Так же произошло с «Русской канарейкой»: сразу поняла, что это название романа.

В ваших книгах много совпадений — трагических и счастливых, но всегда мистических, увязывающих разные эпохи и судьбы. Вы верите в случайности и совпадения? Как часто мистифицируете реальность?

— Это она, реальность, меня мистифицирует. А я и рада пойти на этот зов. Да, я с удовольствием откликаюсь на такие вот приманки судьбы. Не раз уже рассказывала о таких совпадениях, таких знаках, которые встречались мне в работе над моими романами. Да вот возьмите случай недельной давности: взяла прочитать книгу Харуки Мураками «Профессия — писатель». Читаю, с чем-то соглашаюсь, с чем-то не очень, против чего-то внутренне буквально восстаю. И думаю: было бы здорово самой написать книгу о нашей работе. И минут через десять, получая очередную порцию электронной почты, вижу письмо от одного небольшого издательства: так и так, Дина Ильинична, не хотите ли вы написать предисловие к такой книге Доротеи Брандт, о писательском ремесле? Ну, думаю, это знак судьбы, надо отозваться и согласиться. И тут звонок, уже из моего родного издательства «ЭКСМО». Не хотите ли, Д.И., взяться за книгу о мастерстве писателя? Понимаете. Все три события на протяжении пятнадцати минут. Чем не знак судьбы. Теперь сижу, пишу эту книгу. Деваться-то некуда.

Вы автор-демиург, непреклонный от задумки до последней буквы финала, или ваши герои ведут вас за собой, противоречат изначальному маршруту, меняют ваши планы?

— Случается так и этак в разных книгах. И герои все разные. Например. Захар Кордовин в «Белой голубке Кордовы» — это просто сгусток авантюрной бешеной энергии, интеллектуализма, таланта. За ним только поспевай. И совсем другой человек Петр Уксусов, Петруша, герой романа «Синдром Петрушки». Этот тип закрытый, неулыбчивый, трудный... С ним было нелегко.

Когда вы читаете чужое произведение, вы проживаете эмоции автора как читатель, или анализируете сюжет как писатель?

— Если это такое произведение, которое я дочитываю до конца, то процесс чтения на профессиональный и просто читательский разделить невозможно. Это такая единая волна восприятия. Музыкант, который сидит в зале на филармоническом концерте, воспринимает звучание оркестра иначе, чем даже утонченный любитель музыки. Ибо он слушает изнутри профессии.

Вас уже называют живым классиком. А вы хотели бы, чтобы в вашу честь назвали звезду, или улицу, или, может быть, в планах создание премии своего имени?

— Ну погодите меня закатывать в бронзу, я еще живая и работаю в полную силу. Кто там классик, а кто — проходящий поезд, обычно узнается лет через тридцать после кончины писателя. У нас с вами есть еще время пощеголять на виду у читательской массы, получить разного рода «мнения», от восторженных до уничижительных. Бывают в моей почте те и другие. Так что...

В ваших книгах много любви. Что она, по-вашему, наказание, великий дар, что-то иное?

— Как только мы отыщем ответ на эту величайшую загадку человеческой души, психики, физиологии... — так, считайте, мы найдем ответ на вопрос: что такое писатель и почему книги одного читатели любят, а к книгам другого равнодушны. Это из той же серии загадок, слава богу, пока неразгаданных.

Во время работы многое отсекается? Вы потом используете этот материал?

— Хороший вопрос. У меня всегда остаются такие интимные заначки, как у застарелого алкоголика, знаете, на полке с книгами спрятана купюра в «Трех мушкетерах», чтобы было, на что утром опохмелиться. Иногда от таких заначек зависит тема будущего романа или рассказа. Я вообще автор бережливый. У меня, как у гоголевского Плюшкина, любая соломинка подбирается и прячется — авось пригодится.