Константин Арбенин: «Пророком в нашем отечестве быть, увы, несложно»

Совсем недавно в издательстве «Детская литература» вышел роман-сказка Константина Арбенина «Иван, Кощеев сын», и оказалось, что мы знали о героях народных сказок далеко не все. Кощей, как выясняется, тоже способен на сильные глубокие чувства и ничто человеческое ему не чуждо. Теперь он прекрасный семьянин и у него растет сын Иван. Да что там растет — вырос уже давно! Только неизвестно, Иван — обычный человек, как его мать, или бессмертный в отца?.. Вот вопрос так вопрос! Позвал как-то Кощей Ивана и признался, что забыл, где смерть его запрятана — та самая иголка, в которой вся его Кощеева сила. И отправился Иван на поиски — такого молодца только за смертью и посылать! Но если мы привыкли, что в русских народных сказках Иван ищет смерть Кощееву, чтобы быстрее избавиться от злодея, то в сказке Константина Арбенина всё совершенно иначе, и юноше не так просто решиться сломать пресловутую иголку, ведь Кощей ему не чужой человек: чай, родной отец, как-никак! И чем закончится эта сказочная история, вы узнаете, только дочитав книгу до конца.

Выход книги стал для нас поводом встретиться с Константином Арбениным и поговорить о новой книге, о творчестве, о фольклоре, о сегодняшнем дне и, конечно, о группе «Зимовье зверей», солистом которой Константин является в течение многих лет.

Автор, исполнитель, музыкант, поэт, писатель... — и это всё Константин Арбенин. Кем же вы сами себя считаете прежде всего?

— Я свободный художник, занимаюсь тем, что мне интересно в данный момент. А мне интересно многое. Поэтому я сегодня пишу повесть или сочиняю стихи, завтра записываю свои песни с рок-группой, а послезавтра играю на сцене драматический моноспектакль. И если я к своим 50-ти годам не остановился на каком-то одном виде творчества, то именно потому, что все они для меня важны, равно необходимы. Каждый вид и жанр — это средство самовыражения: чем больше этих средств в арсенале художника, тем он свободнее. Хотя есть в этом и отрицательные стороны: иногда меня просто разрывает, и я не могу сосредоточится на чём-то одном... Но сейчас вы берёте у меня интервью как у писателя, и значит именно этот род деятельности для меня самый главный в настоящий момент.

Недавно в издательстве «Детская литература» вновь издан ваш роман-сказка «Иван, Кощеев сын». Он выходил в 2013 году с комментарием «сказка не только для взрослых». Изменилось ли что-нибудь в тексте романа и какова его целевая аудитория?

— Принципиальных изменений нет. Но есть некоторые едва заметные поправки и доработки, поскольку на этот раз роман выходит в «Детлите», а это ко многому обязывает. Кроме того, мы с редактором книги Викторией Лебедевой значительно прочистили текст: избавились от некоторых фактических ошибок, которые не были замечены в предыдущих изданиях, убрали всякие повторы, неточности... И кое-что интересное добавилось в финале, но что именно — рассказывать не буду. Мне самому интересно, заметят ли эти нововведения те, кто перечитает роман. То есть это издание, как принято говорить, исправленное и дополненное. Что касается фразы «сказка не только для взрослых» — это не моё выражение, это слоган, придуманный издательством «Геликон плюс», впервые выпустившим этот роман. Это, конечно, только слоган, но, как и во всяком слогане, в нём есть доля правды. Сам я считаю, что эта книга адресована всё-таки взрослому читателю, но такому, который сохранил в себе ребёнка, не растерял идеалы детства. Издательство «Детская литература» даёт книге шанс расширить аудиторию — и это очень здорово. Потому что с реакцией взрослых читателей я уже знаком, критиков тоже слышал, а вот от юных читателей я ещё отзывов на этот роман не получал. И буду рад, если на этот раз книга объединит читателей разных возрастов, потому что в идеале «Иван, Кощеев сын» рассчитан на семейное чтение. Его целевая аудитория — не возрастная, а мировоззренческая.

Как возникла идея создания сказки «Иван, Кощеев сын»?

— Я много лет занимаюсь изучением жизни и творчества поэта и кинодраматурга Михаила Вольпина. Его мало кто вспомнит по фамилии, но, если я назову написанные им сценарии, то всё сразу станет ясно: «Морозко», «Варвара-Краса, длинная коса», «Как Иванушка-дурачок за чудом ходил», «Царевич Проша», мультфильмы «Заколдованный мальчик», «Капризная принцесса» и ещё много чего. Мне очень интересен этот человек. Так вот, однажды мне приснился сон: мы сидим за обеденным столом — Вольпин и я. Михаил Давыдович рассказывает мне сказочную историю, иллюстрируя свой рассказ столовыми приборами и блюдами. Он как бы водит на моих глазах героев от одного блюда к другому, от одного прибора к другому, а стол — это волшебная страна. И это был как раз сюжет будущего моего романа. Я, правда, плохо запомнил сам рассказ и почти всё придумал заново, но первый импульс дал именно этот сон, и вот таким волшебным образом я обязан появлению книги своему любимому киносказочнику. Кстати, отсюда в «Иване» столько тем, связанных с едой и блюдами, — и в топонимике, и в сюжетных ходах. Постоянно кто-то кого-то съедает или грозится съесть... А просто потому, что это сказка, рассказанная за обеденным столом.

Во время чтения я не раз вспоминала «Левшу» Н.С. Лескова. А когда среди действующих лиц появилась блоха, подумала, что сравнение не случайно. Также многие, читая вашу сказку, сравнивают ее с филатовским «Федотом-стрельцом». Ориентировались ли вы во время работы над книгой на какие-то классические образцы? Или все возможные параллели случайны?

— Специально не ориентировался, но поскольку я все эти вещи люблю, то эта любовь наполняла, видимо, всю работу и просачивалась в мою сказку. Я не открывал тут Америки, а просто продолжил традицию, которая в отечественной литературе существует давно. Конечно, «Иван» создавался в кругу моего чтения, варился в соответствующем языковом поле. Во время работы я читал и перечитывал не только Лескова, но и Салтыкова-Щедрина, Пришвина, Замятина, Эрдмана, Платонова, Шергина, Писахова... У этих авторов очень широкий словарь, от них заражаешься языковой игрой, словесным гротеском, погружаешься в стихию языка. Я запоминал необычные слова, какие-то даже выписывал в тетрадку, но не для того, чтобы использовать самому, а наоборот — чтобы не повторяться. Например, у меня слово «водолаз» Горшеня произносил как «водоглаз», и я очень радовался этой придумке, а потом встретил это слово — и именно перечитывая «Левшу»! У Лескова там тоже — «водоглаз»! И тогда я у себя убрал эту находку, поскольку она чужая, оставил слово в обычном написании. Что касается всяких выражений, прибауток, то большую часть я придумывал прямо во время работы, но пользовался и тем, что подслушал когда-то в реальной жизни, запомнил и сохранил — пригодилось. Кстати, есть и ещё один прямой предшественник у моей книги, менее очевидный, — это романы Ильфа и Петрова. Плутовской сюжет, ироническая интонация, обозрение нравов и характеров, поиски некоего артефакта... Я ни в коем случае не сравниваю себя с великими, я только говорю о том, что в конструкции романов много общего. И это тоже получилось не сознательно, а потому что очень люблю «Двенадцать стульев» и «Золотого телёнка». Но читатель этого не замечает (оно и к лучшему), потому что сбит с толку сказочным жанром. Я и сам-то заметил эту перекличку уже позже, когда вышло второе издание.

Герои и сюжет книги перекликается с русским фольклором, название группы «Зимовье зверей» тоже отправляет нас к устному народному творчеству... Можно ли говорить о вашей особой любви к русским сказкам?

— Я люблю сказки вообще, не только русские. Ну а русские — это даже не любовь, а это именно почва, на которой вырос. Это же были первые сказки, которые я услышал: русские народные, сказки Пушкина, «Конёк-Горбунок». В школьные годы, когда одноклассники читали уже вовсю о войне и первой любви, я поглощал сборники сказок, для меня это было самое увлекательное чтение. И вот оно всё вдруг перебродило во мне и воплотилось сначала в название «Зимовье Зверей», затем в музыкальную сказку «Звери ищут лето», а потом и в сюжет об Иване, Кощеевом сыне и мужичке Горшене. Я не изучаю фольклор специально, никогда этим не занимался, но, видимо, эти сказочные сюжеты и персонажи очень глубоко во мне засели. В нужный момент они вдруг выскакивают наружу, на бумагу, и, переработанные моим личным жизненным опытом, преображаются во что-то новое, обретают новую жизнь.

Кто из героев книги вам наиболее симпатичен? Является ли кто-нибудь из них вашим альтер-эго?

— Вообще-то, мне они все симпатичны. Я пытался даже в самых отрицательных персонажах нащупать что-то хорошее и показать это читателю. Но, наверное, Горшеню всё-таки я люблю чуть больше остальных. В нём есть та жизненная мудрость, которой во мне самом нет, я могу только стремиться к ней. И в этом смысле получается, что альтер-эго — это, скорее, Иван. Тем более, что тема рода, родителей, наследования родовой кармы — одна из очень важных в романе, и я, работая над книгой, прорабатывал таким образом собственные проблемы. Я начал писать книгу вскоре после того, как умерли мои родители — и это тоже было поводом для её создания. Так что Иван — это отчасти я сам.

Давайте немного пофантазируем! Если бы сейчас начали снимать фильм по мотивам сказки «Иван, Кощеев сын», кого бы вы представили в роли основных персонажей? Можете провести эдакий виртуальный кастинг?

— Интересная игра. Видите ли, мне хочется, чтобы это был не лубочный комикс, какие сейчас принято делать из сказочного материала, а скорее трагикомедия характеров, поэтому и актёры нужны такие, которые бы добавляли персонажам психологического объёма, раскрывали бы эти характеры даже ярче, чем в романе. Вот Александр Яценко вполне мог бы сыграть Ивана, весьма обогатив этот образ несказочной рефлексией и нервностью. Павел Деревянко мог бы стать Горшеней. А Сергей Белоголовцев — королём Фомианом. Ладно, давайте я не буду сдерживать свою фантазию, осмелею и назначу на роль отца Панкрация, главного инквизитора, Алексея Серебрякова. Другой инквизитор, отчим Кондраций — Роман Мадянов. На роль Чёрта возьмём Максима Леонидова. Ягу Васильевну по давней киношной традиции лучше всего сыграет мужчина — Фёдор Добронравов. Надя — Ирина Горбачёва. Марья Выдумщица — Юлия Ауг. По-моему, отличный ансамбль набирается! Я бы ещё позвал на роль Кощея Мэттью Макконахи, но, если он не сможет, то Карэн Бадалов сыграет не хуже. И вообще, шутки шутками, но я считаю, что моя книга обречена на экранизацию, так что пусть этот ваш вопрос станет пророческим. И мой ответ — тоже.

Лет десять назад я смотрела спектакль «Темница», созданный по мотивам вашей пьесы Александром Баркаром. Тогда сюжет спектакля воспринимался как фантастика, сказка. Прошло немного лет, и сегодня «Темница» воспринимается совершенно по-другому. То же самое с «Иваном». Сказка написана более десяти лет назад, но читая ее сегодня, кажется, что она написана именно о нас. Ощущаете ли вы себя пророком в своем Отечестве?

— К сожалению, да, но в этом нет никакой гордости, скорее, меня это тревожит. Потому что пророком в нашем отечестве быть, увы, несложно: описывай то, что видишь вокруг, определяй тенденции, немножко их утрируй и доводи до абсурда, и через пару лет убедишься, что реальность твою фантазию обогнала и положила на обе лопатки. Это какое-то историческое проклятие родины. Почва, что ли, так благодатно унавожена: посей бред — и он обязательно взойдёт в виде нормы, посей глупость — и он заколосится законом. Все худшие мыслеформы материализуются, регенерируются, воспроизводят себя из грязи и слизи, а вот второй том «Мёртвых душ» не приживается, сгорает!.. И ладно, если бы только «Темница» и «Иван»! Много лет назад я написал детскую сказку про насекомых «Тараканьими тропами» — так и она полностью сбылась! Это очень печально.

Обязательно ли в сказках должно побеждать добро? Или возможны варианты?

— Мне кажется, что сам жанр, само явление сказки возникло из-за сильнейшей потребности людей в справедливости. Высшая справедливость — это из священных писаний, это не очень понятно и не всегда доступно обычному человеку. Обычный человек нуждается в самой обычной справедливости, которая рядом, которая должна свершиться со дня на день, прямо здесь и сейчас, на его глазах. И он придумывает, как это должно быть, — получается сказка, в конце которой добро побеждает. Обязательно. Это принципиальная черта народных сказок, народ таким образом осуществляет свою вечную мечту о справедливости. Другое дело — авторские сказки. Тут мы уже имеем дело не с насущными потребностями, а с поэзией, с философскими размышлениями конкретного художника, и, чем дальше мы уходим от народности сказки, тем больше вероятность, что справедливость восторжествует только за рамками сюжета, опять-таки в высших сферах. Пока Андерсен пересказывает фольклорные сюжеты, добро у него побеждает прямо здесь, в финале. Но чем больше он формируется как художник и начинает облекать в сказочную форму свои собственные переживания, своё личностное познание мира, всё в его историях заканчивается печально, и только пережитый читателем катарсис оправдывает его замыслы. Во многих его сказках, как и в сказках Оскара Уайльда или, скажем, Жюля Супервьеля, добро торжествует приблизительно так же, как в драмах Шекспира — где-то во временной перспективе или на небесах. Такой подход тоже необходим, такие сказки учат сопереживанию, обостряют душевное восприятие, они не показывают победу добра, но дают сильнейший заряд надежды. Надежда тоже дорогого стоит. Однако мне ближе всего те сказочники, которые, проводя героев всеми кругами ада и не давая им никакого авторского снисхождения, всё-таки оставляют сказке её главный посыл и предназначение и добиваются в финале торжества справедливости и победы добра. Толкин, Линдгрен, Энде, Каверин, Софья Прокофьева. Да и лучшие произведения Андерсена — «Снежная королева», «Дикие лебеди» — той же породы.

Идеальный читатель вашей книги, какой он?

— Тут всё просто: я сам — и есть тот идеальный читатель. Когда я пишу книгу, я ориентируюсь на себя, я хочу, чтобы мне как читателю такую книгу было бы интересно читать. Я однажды понял для себя такую вещь. Любая книга — это разговор. Но разговор этот может быть разным — дело в собеседнике, к которому обращается автор. Если автор разговаривает с каким-то воображаемым читателем, то он может и слукавить, и приврать, и позволить себе производить всякие манипуляции. Когда же автор разговаривает сам с собой, он наиболее откровенен, он ведь знает, что обманывать себя бесполезно. И тогда произведение становится более правдивым и беспощадным, оно становится исповедальным, не зависимо от жанра и содержания. И в конечном итоге оно и других людей, читателей, этой правдивой интонацией гораздо сильнее цепляет, потому что читатель чувствует: идёт разговор на равных, а не игра в покер или в поддавки. Читатель понимает, что его не держат за дурака, и доверяется автору, отождествляется с ним. Вот поэтому я пишу для себя, имея в виду, что таких, как я, очень много, а значит, не одному мне это будет интересно.

В заключение не могу не спросить о группе «Зимовье зверей» — ваши поклонники мне этого не простят! Чем группа живет сегодня? В какой степени ей помешала пандемия? И чего ждать в ближайшем будущем от «Зимовья зверей»?

— Из-за пандемии, конечно, пришлось перенести в прошлом году весенние выступления на осень, но зато карантин дал возможность некоторое время передохнуть, отдышаться и осмыслить текущее положение вещей. В начале этого года мы выпустили сингл из двух новых песен — «Суперботаник» и «Всё остальное — вечер», их можно легко найти в интернете и послушать. Эти песни сочинились как раз во время карантина. Сейчас мы возвращаемся к обыденной концертной жизни, только что сыграли два больших концерта в Москве и Петербурге. Планами не делюсь, ибо не хочу торопить события, но все свежие новости группы можно узнать на моих страничках в соцсетях, а на ютуб-канале «Konstantin Arbenin» — и увидеть архивные записи «Зимовья Зверей», и посмотреть самые последние видео.

И традиционный вопрос, которым мы завершаем все наши интервью. Какие книги вы могли бы порекомендовать для чтения сегодняшним подросткам?

— «451 по Фаренгейту» и «Вино из одуванчиков» Брэдбери. «Обитаемый остров» и «Гадкие лебеди» братьев Стругацких. «Момо» и «Бесконечная книга» Михаэля Энде. «Повесть о Ходже Насреддине» Леонида Соловьёва. «Посёлок» Кира Булычёва. «Один в океане» Славы Курилова. «Белые одежды» Владимира Дудинцева. «Подстрочник» — воспоминания Лилианны Лунгиной. Цикл книг «Ленинградские сказки» Юлии Яковлевой.

Беседовала Полина Ломакина